Михаил Гвор - Улыбка Бога [СИ]
Я тебе, вот что скажу, лейтенант, нечисто что-то в этих лесах.
Да не взбрыкивай ты так. Я тоже коммунист. Партбилет достать или так поверишь? Достану на всякий пожарный… Видишь, Петро Стеценко, в партии с одна тысяча тридцать девятого года. И в чертовщину, со всякими богоявлениями не верю. Но глаза-то у меня есть.
То, что мы живы до сих пор, да еще детишек столько времени тащим — само по себе чудо. Но то можно без всяких леших объяснить. А вот… Ты такой пакет видел когда? И я не видел. Пока нам два мешка с неба не свалились. В прямом смысле свалились. Рысенку прямо на бруствер положили. Не, не окапывался, конечно. Так, к слову пришлось. Немцев ждали, уже похоронили себя, мечтали только задержать гадов насколько сможем. Нас пятеро, их — взвод. И верстах в трех от нас.
Только вместо фрицев жрачку получили вот эту самую. Без такого подарка детишки с голоду уже перемерли бы. И ведь как получили! Не видно никого. Только голос. Заберите, мол, продукты, детей кормить пригодятся, да валите отсюда. Не придут немцы. Заблудились они, и не разблудятся никогда. И лешим представился.
Не знаю, может и грезилось, только фрицы-то так и не появились. А пакеты эти — вот они. И надписи на них по-русски. Только не совсем, половину слов я и не слышал никогда. Ученым бы в Москве показать. Только где мы, а где Москва?
Что? Да ничего подобного! Если бы этим всё кончилось! Просидели мы у той полянки до вечера и рванули за детьми. Часа через два, как шоссейку пересекать, на фрицевский разъезд наткнулись. Неопасный уже. С дороги их убрали. Не, мы бы не смогли. Тела ладно, но мотоциклы! Пол-версты по кустам тащили. И колеи нет, только иногда ветки сломанные. Будто бы на руки подняли, как Иван Поддубный гирю, да поволокли по воздуху. Вот ты сможешь мотоцикл поднять? И я не могу! А тут не только подняли, но и несли с полверсты по лесу!
А трупы? Не пулей клали, и не шашками пластали. Одному палкой грудь пробили. Насквозь. Копье этакое в руку толщиной. И заточено, как будто бобры зубами грызли. Это какой же силы удар должен быть, чтобы сквозь ребра навылет? А у других просто шеи свернуты. Как у курчат. И спрятали надежно! Еле заметили. Так то мы, пограничнику, сам знаешь, лес — книга открытая. А ежели с другой стороны идти, от дороги, так и не увидишь ничего, мимо проскочишь!
Нет, лейтенант, и это еще не всё! Как догнали детишек, словно нам кто-то дорогу скатертью стелет. Подмели, почистили, и камушки с веточками убрали. Ни одного фрица не попалось. А ведь их здесь до черта шастает. На трупы натыкались, это да. Такие же странные. Будто немчуру кто руками рвал. Только руки эти силы нечеловеческой.
А потом девочка у нас заболела. Вон та, маленькая, что Рысенка дедом вечно зовет. За седину, наверное. Да нет, двадцать второго он еще русый был. Даже темненький слегка. Пока дрались, не до волос было, а как пробились, оторвались, да отмылись в бочажке, глядим, а Костик-то седой! Вот Настенька его дедом и кличет. Любовь у них… Как малая занедужила, Рысенок места себе не находил. А что сделаешь, если воспаление легких у нее? Отходила уже девчушка.
Вот тут-то леший этот вторично проявился. Подловил Костю, когда тот до ветру отошел, да и подкинул коробочку. А в коробке этой — таблетки. И инструкция на том же странном русском, что и на пакетах с едой. Вот так-то, товарищ лейтенант.
Конечно, решились! Хуже-то уже быть не могло! Как было в инструкции написано: по полтаблетки два раза в день. Пять дней. Ни на шаг не нарушили. Открыли, поделили. И водички запить сообразили. Только Настенька после первой же полутаблетки ожила. Прямо на глазах. У вас доктор, вроде, есть. Так спроси, возможно такое?
А как мы вас нашли, знаешь? По карте. Вот по этой самой. Что необычного? Нет, не то, что немецкая. И даже не то, что она в той же коробочке с таблетками лежала. А вот в этой красной точке, что химическим карандашом поставлена. Видишь? Цвет еще слишком яркий для химкарандаша. Ага, именно, что здесь. И приписку смотри. Вот, как курица лапой: пятерка с двумя тройками стоит, и буквы «эс» и «пэ». Разумеешь? 533-й стрелковый полк. То-то и оно, что это вы. А когда вы сюда пришли? О! Вчера! А коробочку с картой нам еще неделю назад подбросили. Ты знал неделю назад, что здесь осядешь? Никто не знал. Наобум же шли. А то! По себе знаю…
Почему по карте пошли? А потому что верим мы этому лешему. В него — не верим, а ему — со всем прилежанием. Только хорошее от него видели. Сам посмотри, и сейчас не обманул.
Ну, чокнулись мы или нет, то пусть медицина решает, но я тебе скажу — нечисто что-то в этих лесах. Хотя с другой стороны, ежели нечистая сила фрицам их поганые головы сворачивает, а нашим детям еду да лекарства подбрасывает, то какая же она нечистая? Самая что ни на есть чистая сила. Наша, большевистская! А уж как она до семнадцатого года называлась — то дело десятое. Может, потому и звали нечистой, что боролась с эксплуататорами за дело рабочих и крестьян! И была большевикам верным союзником. Да и сейчас таким осталась. А леший это, або ще хто — после войны ученые разберутся. Я за того лешего голову сложить готов, как за своего боевого товарища. И, ежели захочет, рекомендацию в партию дам. Потому как делом товарищ доказал свою преданность пролетарской революции! А корой он покрыт или там шерстью — то мне до лампочки. Потому как я в него не верю. Но глаза-то у меня есть…
10 июля 1941 года. УкраинаКоробка бомбардировщиков шла как по линейке. Ровно и целеустремленно. На инструктаже особый упор делали на то, что противодействия большевиков не ожидается ни малейшего. Все их самолеты давно уже сгорели на аэродромах или были сбиты «экспертами». А если какой шальной истребитель и проскочит сквозь плотный «зонтик», то его радостно встретят пулеметы. Их на каждом самолете под десяток. И перекрывают они почти все пространство, оставляя очень узкие сектора «мертвых зон». Да и любую такую дырку в обороне, всегда прикроет кто-то из верных камрадов из родной эскадры…
Только гауптману Шмульке, несмотря на все вышеперечисленные пункты, было не по себе. Гауптман бомбил Польшу, принимал участие в «Битве за Англию». И хорошо знал цену уверениям пропагандистов. Над Ла-Маншем тоже не должно было быть ни одного «Спитти», если верить Толстому Генриху. Но они почему-то вываливались из облаков и прошивали любой оборонительный строй, оставляя за собой пылающие клубки на месте бомберов и затухающие последние вопли в динамиках…
Так то — англичане. А тут — русские. Они вовсе не «унтерменши», как бы ни капал ядовитой слюной Альфред Розенберг… Русские летчики — умелые и страшные бойцы.
Шмульке в «Кондор» попасть не успел. Но «легионерам» рассказывать об Испании не запрещали. А они, все как один человек, вспоминая схватки в безоблачном небе над Иберийским полуостровом, и не думали скрывать уважения к противнику. Вот и крутил гауптман головой во все стороны, надеясь не прозевать черточку на горизонте. Которая вскоре становится лобастой «Ратой», а еще через несколько секунд попытается укусить огненными струями выстрелов…
Но все же прозевал. Огромная распластанная тень свалилась из ниоткуда, клацнула сотней мелких зубов в вытянутом тонком клюве и ушла к хвосту, обдав самолет чем-то очень похожим на помет. По крайней мере, гауптман сумел разглядеть в странной субстанции, залепившей обтекатель кабины, остатки недопереваренной пищи…
Потом стало не до разглядывания. Когда за странной тенью на «Юнкерс» Шмульке один за другим начали пикировать страшные твари, словно сошедшие с гравюр великого Дюрера… Взвыли в ярости пулеметы, сотрясая фюзеляж грохотом неумолчной стрельбы. Бесполезно. А еще гауптман понял, что не может ничего разглядеть сквозь оргстекло фонарей. Они прямо на глазах тускнели, превращаясь в нечто, сравнимое по прозрачности с темным бутылочным стеклом….
И встреча с землей оказалась полнейшей неожиданностью.
* * *— А дальше что было, потом? — торопили окружающие худенького рядового, гордо восседающего на снарядном ящике.
Но рассказчик не торопился. Он со вкусом добил преподнесенную самокрутку, оглядел собравшихся бойцов, выждал еще с пол минуты для пущей важности и продолжил.
— А что дальше? Ну как те зверины фрицев потрепали, то поразлетались в разные стороны, что твои воробьи. Только говно кругом от них осталось. Сыпало, как из золотаревой бочки худой. По ним еще Петров, лейтенант, с перепугу хотел из зенитки шарахнуть. Еле отговорили. Не дело ведь, в божьих птахов снарядами пулять.
— В божьих? — недоверчиво переспросил усатый кряжистый сержант. — Ты уже вовсе забрехался! Сам же кричал, что те звери страшнее тещи.
— Так то снаружи страшнее! — отмахнулся от недоверчивого сержанта зенитчик. — Ты, Василич, тоже на вид не красавец. Зато душа мягкая! Как говно!
Последние слова утонули в общем смехе.
— Ну так вот! — продолжил «травить» рядовой. — Перебил ты меня, чичас вспомнить не могу… Точно! Что птица та страшная и воняет хуже нужника, то дело десятое! А вот что они своей стаей бомбежку сорвали, да двух «Юнкерсов» в болото вогнали, так за то я не только могилку той образине вырою, но и табличку приделаю. И напишу на ней крупными буквами: «Неизвестный науке звероптиц, героически павший в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!»
